Год.

[Chipi]

Что остаётся от сказки потом?

Этот рассказ мы с загадки начнём —
Даже Алиса ответит едва ли:
Что остаётся от сказки потом,
После того как её рассказали?

Гитара и сотни листов, исписанные мелким, почти каллиграфическим почерком. И всё. Нет, конечно, остались ещё и фотографии, и множество книг, которые он собирал на протяжении всей жизни, и другие вещи, так и лежащие в квартире на своих местах. Но кажется, что он вот-вот войдёт в комнату, щёлкнет выключателем настольной лампы, подвинет к себе очередной лист чуть желтоватой бумаги и начнёт писать, наигрывая будущую мелодию на гитаре. Будет что-то вычёркивать, переписывать, дописывать… курить одну за другой, не замечая этого. Утром будет не продохнуть – «хоть топор вешай», но это утром, а сейчас есть ещё пара часов и десятки строк до рассвета.
Успел ли он дописать, успел ли он доиграть? Мне хочется думать, что успел. Что это и было пиком творчества, ведь уйти на пике – мечта многих артистов. Хотя не знаю, насколько применительно слово «мечта» к понятию смерти. Но не догадываться о том, что скоро всё закончится, он не мог. И возможно даже ждал этого. Ведь было тяжело, очень тяжело. Особенно тяжело, когда сознание, измученное «лекарством», как он его называл, освобождалось от короткой теперь эйфории и страдало вдесятеро больше. Вряд ли кто-то уже мог помочь ему разобраться с этим. Ведь это болото. Чем больше размахиваешь руками, кричишь «никогда!», используешь сомнительные способы лечения, тем быстрее тебя засосет на дно. Остаётся только попытаться расслабиться и надеяться, что рядом будут люди, готовые тебе помочь. Увы, силы тех, кто был рядом, оказались малы, и спасти его не получилось.

Они не испаряются, они не растворяются,
Рассказанные в сказке, промелькнувшие во сне, —
В Страну Чудес волшебную они переселяются,
Мы их, конечно, встретим в этой сказочной стране...

Иногда я думаю: а изменилось бы что-нибудь, будь у него еще один шанс? Сомневаюсь. Несмотря на всю любовь к жизни, несмотря на то, что вокруг были настоящие друзья (а они были, хотя отделить их от случайных приятелей ему самому бывало непросто), несмотря на то, что он всё в этой жизни прекрасно понимал – он был очень слабым человеком. Хотел казаться сильным, казался сильным, был сильным – внешне. А внутри был чем-то давно надломленным. Из этого раскола, может, и рождались те слова на бумаге, те характеры на сцене. Но сильно уж кололо внутри, а залечить эту рану так и не удалось.
Недавно он мне снился. Веселый и живой, не такой, как в последнее время. Такой, каким его помнят многие: со спокойным и внимательным лицом, и только уголки губ чуть приподняты, да морщинки возле глаз выдают его ироничное настроение. Он широко шагает по асфальту, так, что я за ним не поспеваю. Он что-то говорит и его необычный тембр зачаровывает, я понимаю, что не всегда слушаю, что именно он говорит. А послушать бы стоило, ведь, судя по его чуть лукавому прищуру, он рассказывает очередную театральную байку, несомненно правдивую и невероятно смешную. Мы спускаемся по какой-то лесенке, я спотыкаюсь и чуть не падаю. А когда поднимаю глаза, его уже нет рядом, вокруг пустой парк и желтые крупные листья медленно падают с деревьев.

Много неясного в странной стране —
Можно запутаться и заблудиться...
Даже мурашки бегут по спине,
Если представить, что может случиться.

И я понимаю, что снова не успела сказать то, что было нужно сказать, снова не успела услышать то, что нужно было услышать. Не успела и не успею, никогда больше мы не встретимся в этом осеннем парке.
Это самые страшные слова в моей жизни: «Больше никогда». Они заставляют закрыть все двери, занавесить окна и выключить свет. «Больше никогда». Простые слова, если не прочувствовать и однажды. Это как та бездна Ницше, в которую долго смотришь, а она начинает смотреть в тебя. В конце концов, все теряет смысл и остается только «боль-ше ни-ког-да».
Он бы, думаю, не захотел видеть своих близких в этом декадансе, но это бы ему, конечно, польстило. Ему важно было не только чувствовать, но и видеть, что его ценят и любят. Кажется, сейчас это называют энергетическим вампиризмом, но по-другому он просто не мог, чах не только морально, но и физически. Мог подолгу не выходить из квартиры, общаясь только с сигаретами и «лекарством», изредка беря в руки гитару. И бесконечно искал в себе что-то, требовал от себя больше, чем мог получить. И ведь получалось! Гореть еще ярче, чтобы совсем скоро сгореть вовсе.

Добро и зло в Стране Чудес, как и везде, ругаются,
Но только — здесь они живут на разных берегах,
Здесь по дорогам страшные истории скитаются
И бегают фантазии на тоненьких ногах.

Но я хочу запомнить его другим. Весёлым. Когда рассказывает истории своей студенческой жизни. Серьёзным. Когда сидит, освещённый лишь тусклым светом настольной лампы, а ручка мечется туда-сюда по бумаге. Сильным. Когда поёт новую песню, поёт так, что прошибает пот. Мудрым. Когда может решить любой спор, не обидев при этом никого из спорщиков. Удивительным. Когда стоит на сцене и невозможно отвести взгляд. Живым.
Хочу перед ним извиниться. Поздно, слишком поздно. Потеряла все шансы, прости и за это. Спасибо за всё, спасибо за меня. Спасибо и прости. И прощай.

Не обрывается сказка концом.
Помнишь, тебя мы спросили вначале:
Что остаётся от сказки потом —
После того как её рассказали?

@темы: Старый ржавый механизм. Кровоточит.